Шиповник цвел ярко и густо, расточая сладкий аромат. Дни были тихие и солнечные, но иногда горизонт наливался синевой и приходил ветер, пахнущий свежестью и теплой пылью. За ним врывались уже настоящие вихри, гнущие старые тополя и срывающие с низких частных домов шифер и какие-то рыжие лоскутья. Эти сильные потоки упругого ветра неожиданно останавливались, и тогда на город падал короткий дождь, тяжелый, с крупными каплями, разбивающимися на крышах и блестящем асфальте. После дождя земля парила, отдавая влажное тепло, а на реке расходились круги от жирующей рыбы...
После череды солнечных ветреных дней и проливных дождей, в свежее утро, мы едем за лещом. По всем приметам и времени, он должен был уже брать. Место недалекое от города, но, по словам местных людей, лещ в реке есть, по крайней мере, до двух килограммов рыбины не редкость. Из насадки у нас: черви-навозники, перловка и крутая манная каша. Кроме обычной добавки в нее сахара и соли, в кашу примешана масса, из которой состояла наша прикормка. Здесь надо признаться, что накануне я смотрел один из рыболовных дисков, где рассказывалось о ловле леща и карася на Днепре.
Поскольку кормушки на наших донках-удочках сделаны из футляров от фотопленки, а значит – миниатюрны, то рецепт подсмотренной прикормки нам подходил больше, чем состав применяемый ранее в ловле на кольцовку. В прикорм «дивидишных» рыболовов входили молотой вареный горох и панировочные сухари. Перед рыбалкой они добавляли в смесь пару капель анисового масла. От себя мы внесли в рецепт прикормки молотые поджаренные семечки, жмых и также молотые белые и ржаные слегка поджаренные в духовке сухарики. Как показало испытание, прикорм вымывался хорошо, причем приходилось его даже уминать в кормушках. Пахла прикормка так, что хотелось самому закусить этой ароматной золотистой массой, но рыбе надо...
Снасти у нас простые: донки-удочки с колокольчиками на вершинках. Как я уже говорил, кормушками служили футляры-баночки от фотопленки. Кормушки подгружались скользящими довольно тяжелыми грузилами, подвешенными выше кормушек и прижимающими их ко дну. От кормушки к вертлюжку мы обычно привязываем один поводок с острым карповым крючком. Помимо донок, у нас в арсенале обычные поплавочные удочки.
Река зажата обрывистыми берегами, заросшими ивняком и дубами, и напоминает желоб со стремительным течением, но за кустами, упавшими деревьями и поворотами встречаются относительно тихие места, где над ямой-бокалдой вода ходит кругом. Здесь есть возможность отвести душу тиховодному поплавочнику.
Нас трое: приятель Пашка – старый товарищ по рыболовным походам, сын Иван и я. Ваньке уже четырнадцать лет, но непоседа страшный. Вот и сейчас обгоняет нас на своем «коне педальном» в двадцать одну скорость и поднимает клубы пыли.
– Да угомонись ты, шишига! – злимся, вспотевшие и не выспавшиеся, но тот уже далеко.
На лугах чисто и благозвучно. Резкие крики чибисов и скрежетание коростеля не режут слух, а естественно вплетаются в музыку утра, особенно после городских завываний сигнализаций и прочих атрибутов технократического мира. В ивняках еще щелкают соловьи, хотя и не так сильно и страстно, как недели две-три назад. В струйных восходящих потоках парят тетеревятники, и мелкая птичья шпана весело гоняет стаей мрачного ворона. На чистой луговине у старицы обиженно мычат коровы, отзываясь на визгливый мат пастуха. Щелкает кнут, стонут иволги и шуршат покрышки велобайков по росной траве. Хорошо... Уже не раз замечал, что стоит только мрачному и уставшему от новостей и кризисов выехать за город, как вся эта шелуха облетает и теплеет на душе.
На реке нелегко найти выход к воде. Берега густо заросли шиповником, крапивой и тальником. Но даже если продраться сквозь все эти колючие и жгучие заросли, то можешь оказаться перед краем обрыва, а то и скатиться вниз по неведению. Река, выше и ниже равнинная и спокойная, на этом участке словно бы затянута в корсет и как корыто ограничена крутыми скатами-берегами. Лишь изредка можно обнаружить светлую береговую отмель, к которой спускаются бобровые тропы.
Мы с трудом нашли подобный бережок-оазис и расположились в тени старого дуба. Паша с Ванькой устроились левее, где за кустом была тиховодная идиллия с классическими кувшинками, но уже чуть дальше шла струя. Я забросил донки на границе береговой ямы и течения. Прямо подо мной с берега наклонно уходила в воду старая мощная ива, подгрызенная бобрами. Глядя на толстый ствол, не верится, что возможно зубами завалить такого гиганта.
Я положил удилища прямо на ствол, не надо и рогульки резать. Получается что сносимые течением снасти были как раз за деревом. Место удачное, на мой взгляд... И поклевки последовали сразу: колокольчик мелко задергался и после подсечки на леске затрепыхалась сорожонка. Она взяла на манку. Затем червем соблазнилась некрупная густера, и так далее... Это для этой-то шантрапы я готовил ароматную прикормку?..
После очередной слабенькой поклевки я даже и не стал поднимать удилище, а снасть продолжала мелко подергиваться, и вдруг – удар!.. Удилище повело в сторону, и я подсекаю!.. Окунь!.. Не трофейный, но вполне приличный для малой реки. Он зарыскал около упавшего дерева, упираясь на леске, а рядом с ним неожиданно появился такой же яркий окунь-полосатик. Не обращая внимания на попавшегося товарища, окунь схватил блеснувшую в воде уклейку и, развернувшись в буруне, ушел вглубь. Я снял с крючка нежданную добычу и обнаружил в пасти окуня полураздавленную рыбку. Видимо, уклейка, шлявшаяся почему-то по дну, взяла на мою снасть, а на нее – окунь. Но я-то ехал за лещом!.. Упрямо перезабрасываю снасти, меняя манку на перловку, хлеб, червей, но брала лишь мелочь.
Между тем, яма временами кипела от прысканья испуганной мелочи-уклейки, за которой жадно охотился окунь. Здесь надо сказать, была у меня мысль захватить с собой спиннинг, но настраиваясь на лещовую ловлю, отказался от искушения, чтобы не смешивать чистоту охот. И вот теперь, глядя на другую вполне успешную охоту, сожалел об оставленном доме ультра-лайте с вертушками и твистерами. Здесь силиконовые мальки вполне бы сошли за настоящих...
Коллеги – сын и Пашка – вначале также таскали серебристую мелочь, но когда поменяли манку на червей, обрыбились окунями.
– Оп-па! – скачет на берегу Ванька, снимая с крючка приличного окунька. А там и Пашка завозился, вспоминая почему-то японскую мать и японского же городового...
Я же взял поплавочную удочку и попытался поймать поверху живца-уклейку, но снасть была несколько грубовата и пришлось мастерить наскоро из ивового прута облегченную до предела снасть с крошечным поплавочком и таким же крючком-заглотышем. Первую же уклейку, попавшуюся на импровизированную снасть, насаживаю на лещовую донку, поскольку живцовой снасти нет. Через некоторое время вершинка «телескопа» резко вздрогнула и закачалась, в такт движению забренчал колокольчик. Есть!.. На леске зарыскал окунь. Пришлось перейти на живцовую ловлю, но крючок второй донки все же оставляю наживленным грушкой манки с вмятыми крошками ароматной прикормки. Но снасть убираю в сторону по стволу упавшей в воду ивы, чтобы не шуметь рядом с ней с вываживанием нахальных желтоглазых окуней.
Вскоре утреннюю туманную взвесь разнесло по сторонам ветерком и открылось яркое солнце. Птахи и главные певцы – соловьи – ударили еще сильнее, но окуневый «котел» перестал бурлить: пошипел пару раз россыпью испуганной уклейки и стих окончательно. Лишь за поворотом ударило по воде что-то сильное. Бобры?.. Но они по-звериному остерегаются шуметь зря.
А на наших удочках наступило полное затишье. Даже мелочь перестала теребить. И сразу захотелось курить, попить чайку. Садимся в кружок, включаем приемник, жуем бутерброды. Позавтракав, расходимся по местам, но нас ждет лишь полное бесклевье. Остается лишь любоваться розовыми облаками, быстрой водой и слушать утреннюю музыку птиц, шелестящих на ветру ив и дубов.
Ванька задремал рядом со мной на куске плотного брезента, засопел ровно и сладко. Глядя на него, решаю собираться домой, но тут лещовая донка, наживленная комком каши, подпрыгнула на стволе ивы, вершинка удилища круто согнулась, а затем «телескоп» пополз по дереву в реку, и я едва успеваю его перехватить. Живая тяжесть чуть не вырвала удилище из руки. Пытаюсь стравливать леску, но поздно... Еще рывок и... Ванька проснулся раньше, от стука удилища, и теперь спросонья испуганно смотрел на происходящее и слушал мои тирады в адрес рыбы, прощальные и горькие, едва удерживаемые в цензурном ключе... Это, видимо, был крупный карп, рыба, которую не ждал, хотя и слышал, что встречается он, неимоверно крупный и осторожный, в этом месте – глубоком проране-корыте...
До поздней ночи я готовил «оружие возмездия» – мощные донки-закидушки с кормушками и спиннинг с плетенкой, уже на карпа. Вместо блесны планировалось нацепить снасточку из кормушки, грузила и подлеска из более тонкой плетенки с крупными карповыми крючками. Но ночью уныло заморосил дождь, который шел с перерывами, кажется, бесконечно, и реванш по испытанному уже давно закону подлости пришлось отложить на неопределенное время..
Комментарии (0)