Изображение Большая вода
Изображение Большая вода

Большая вода

Каждую весну в Окский заповедник приходит большая вода – буйная, сносящая все на своем пути, обновляющая луга и леса, ровняющая дороги и тропы

Это самое звонкое, яркое, беспокойное время, когда перелетные птицы днем и ночью летят над отраженным в разливе небом, а звери спасаются от воды, распрощавшись со спокойной жизнью до начала лета. Реки, разливаясь до самых сосняков, хозяйничают в поймах, промывают их, жирным наилком питают луга и дубравы, чтобы гуще был шиповник и желудь зрел.

В голубой тени леса еще зима, но ноздреватый и рыхлый снег, весь в хвоинках, березовых семенах, таит под собой воду. Луга же, высохшие под ярким весенним солнцем, уже желтые; на дороге появились следы барсука, недавно покинувшего свою нору.

Первый наблюдатель отправляется на Липовую Гору – на птичий пролет. Так повелось в заповеднике, что всю весну орнитологи по очереди дежурят на Липовой Горе, живут на кордоне, наблюдая за пролетом птиц, считают перелетные стаи на рассвете. По утрам еще морозно, стынут руки, на мелкой воде тонкий ледок. Солнце поднимается красным шаром над затопленным ивняком, пока человек с биноклем стоит под сосной. Суматошно свистя крыльями, проносятся над головой чирки. Солнце поднимается выше, слепит вода, разливаясь сплошным сиянием.

Вода приходит постепенно. На Оке уже отгромыхал ледоход, она выплеснулась в луга, морем поднявшись над тропами и дорогами, потекла в низины. Переходя дорогу в болотных сапогах, можешь случайно задеть ногой рыбу, «зазевавшуюся» в колее. Идешь по воде – плеск, выходишь на сушу – хруст прошлогодних листьев. Звериные тропы уходят в воду.

А на притоке Оки, речке Пре, еще лед, но и он уже рыхлый и коричневый, словно пропитавшийся крепким чаем сахар. Возле берегов появились закраины, становясь с каждым днем все шире и шире. Бобры плавают в них самозабвенно, не обращая внимания на людей, вылезают грязные и оставляют на снегу ржавые следы.

Вот на желтом травяном берегу сидит бобр, похожий на большую круглую кочку. Спускается в воду, плывет к иве. Упираясь в льдину, поднимается на задние лапы, хватает ивовую ветвь, склонившуюся над водой, притягивает к себе и шумно грызет. Так он стоит довольно долго, и сгущающиеся сумерки делают его похожим на что-то неживое, вроде старой гнилой опоры, оставшейся от деревянного моста.

Тишина полна весенних звуков: тревожно трутся о лед струи, один бобр грызет иву, другой плещется у берега, в дубраве кричат неясыти. На льду – синие вечерние лужицы, в лужицах – звезды. Округа ждет большую воду.

За ночь что-то происходит, лед набухает и трескается, и река Пра, вскрывшись наконец и радостно распахнувшись небу, обильной темной водой мчится в низины, затапливая владения лесных зверей.

Над водой теперь возвышаются лишь «горы» – так местные жители называют не заливаемые в половодье бугры. Липовая Гора становится островом, и добраться до заповедного кордона можно лишь на лодке, лавируя меж дубов. К середине апреля разлив сияет во всю ширь, отражая голые леса.

Из старицы в старицу хлынула вода через дорогу, собирая песок дорожного дна в речные складочки. Эту красноватую воду с дубовыми листьями и желудями уже не перейти вброд – она поднялась выше края болотных сапог. Тонет красная шиповниковая ягода, беспомощно торчит из разлива кончик колючей веточки. Скоро скроется и он – вода прибывает. По дороге, по отражениям берез проходят на кордон лодки научных сотрудников. Блики играют на бортах лодок и на дубовых стволах, зеленоватых в лучах заходящего солнца.

Река поглотила кабаньи владенья. Вепрь уступил свое «гнездо» большой воде неохотно. Пока спал, подобралась она, темная, зябкая, и подмочила бок. Придется искать, где посуше, пока она заползает на травяную подстилку, размывает, осаждает серый наилок. Гул моторов не пугает опытного зверя; должно быть, он уже знает, что заповедный люд не желает ему зла, и спокойно бредет вдоль воды.

В затопленных ивняках, в яростно синей холодной воде, плещутся довольные бобры. Сперва, когда река непрошено пожаловала в хатку, поднялась в «прихожую» и добралась до гнездовой камеры, они растерялись. Чтобы не утонуть в собственном доме, им пришлось срочно выбираться из хатки в бескрайнюю бурную воду разлива. Потом бобры привыкли к весенней бескрайности и устроили себе временное обиталище на плотике из пойменного мусора, застрявшего среди деревьев. Вечером они деловито плавают, грызут ивовые ветви, а днем сидят на плотике, тесно прижавшись друг к другу, общаются или спят.

Рядом с темными мохнатыми бобрами – маленький рыжий комочек. Это ондатра, которая всю зиму прожила в бобровой хатке и даже весной не спешит расставаться со своими добрыми соседями. Волна от лодки бьется в бобровый плотик, и ондатра плюхается в воду, быстро-быстро виляя узким плоским хвостом, плывет куда-то в кусты.

Другие мелкие обитатели залитой поймы пережидают паводок на незатопленных островках, среди плавучего мусора, на ветвях деревьев – ведь если ты небольшой зверек, жить без укрытия опасно и неуютно. Над разливом летают вороны, так и норовя ухватить зазевавшуюся выхухоль, изгнанную паводком из норы. А в мутной воде разлива ходят зубастые щуки, ищут поживы. Поэтому выхухоль забирается в дупло стоящего в воде дуба. Чем не нора? Темно, сухо, безопасно.

В затопленных зарослях шиповника шевелятся толстые, как поросята, усатые сомы. Над кабаньими пороями и недоеденными желудями проходят щуки, язи, лещи и плотвички.

Липовая Гора нынче остров, густонаселенный всякой живностью. В траве и сухой листве шуршат ящерицы, ужи, гадюки, горностаи и полевки. Хоть река и поглотила их дома, но жизнь продолжается, и голодный горностай скачет по хрустящему опаду в надежде поймать полевку. Полевка удирает от хищника со всех ног и, добежав до уреза воды, прыгает на наклоненный дубовый ствол. Горностай – за ней. Тогда бедный грызун в отчаянии ныряет в воду и исчезает. Хищник застывает в изумлении, явно не ожидая такого. Через какое-то время мокрая, но живая полевка вылезает на корягу и принимается сосредоточенно умываться. Горностай уже давно упрыгал куда-то, шурша палой листвой, в поисках более легкой добычи.

А над синим разливом, над желтым бугром и мокрым лесом летает орлан-белохвост. Его интерес – туши утонувших зверей, показавшиеся из-под воды. Углядев поживу, он слетает вниз, распугивая маслянисто-черных воронов, впивается клювом в поклёванный уже мохнатый бок вепря-утопленника. Этот секач был большим, сильным и нестарым, ему бы жить да жить, но зимой, в сезон охоты на копытных, вышел он из заповедника, гонимый неудачей. После продолжительной и жестокой борьбы он был изгнан местным кабаном со своей территории. На поляне, среди расступившегося стада, самцы сначала яростно ревели друг на друга, а потом пустили в ход клыки. Обессилив, не выдержав напора, секач сдался и пошел, роняя с рыла в истоптанный снег окровавленную пену. Реку он перешел, оставив позади стадо, но, услышав выстрелы и вой снегохода, бросился обратно, не разбирая дороги, и влетел на лед родной реки, не заметив полыньи. Был бы чуть легче – может, и проскочил, но отяжелел секач на желудях в урожайный год. Не достался охотникам, достался реке: проломив некрепкий лед, ушел в холодную глубину под скользкую корягу, чтоб всплыть весной на радость хищным птицам. Победитель же того зимнего поединка нынче идет по весеннему бугру, желая найти сухое спокойное место для отдыха. Начесав бока о столб, кабан обходит воду по шуршащему краю, услышав в стороне голоса сородичей. Это по мелкой воде привела к кордону свое стадо старая кабаниха, она тоже искала место, где суше. Вода сгоняет обитателей поймы на сухие бугры – никто не хочет мокнуть в ледяной воде.

В особо многоводные годы вода в Оке поднималась так высоко, что затопленной оказывалась большая часть заповедника. Заливало «горы», в том числе и Липовую, и люди спасались на крыше кордона. Множество зверей заставала врасплох большая вода (лишь рыбам было раздолье). В поисках твердой суши по разливу плавали лоси, кабаны, косули, волки, зайцы, лисы, и не у всех хватало сил добраться до берега. Для мышей, ежей и кротов большое половодье оборачивалось настоящей катастрофой. Маленьким поросятам – а у кабанов они появляются на свет как раз в это время – приходилось плыть за матерями, вытягивая рыльца и двигая копытцами из последних сил. Люди, оснащенные лодками, находясь в более выгодном положении, чем звери, по мере сил старались им помочь. Вылавливали из разлива и отвозили на берег мокрых, дрожащих он напряжения и холода кабанчиков, енотовидных собак, лис и зайцев…

Любой паводок – время бурное и опасное. Вода жадно пожирает песчаный берег, несется через пойму, прочесывает лес (оттого, наверное, так дика и непролазна потом весь год пойма). Уходя, большая вода оставляет на память о себе кое-где песок и раковинки моллюсков – дары речного дна. Обнаруженные в нескольких километрах от реки – в лесу или на лугу, они не дадут забыть о весеннем речном разгуле и летом.

Пойменные озера, лишившись берегов, сливаются с рекой, и молодые бобры, ондатры и выхухоли плывут по лесным дорогам и просекам, осваивая новые территории. А потом вода пойдет на убыль, и какая-нибудь молодая ондатра окажется в мелкой канавке, вдали от озер и рек. Пригреет солнце, воды станет меньше, и вот незадачливого зверька, поселившегося в придорожной канаве, уже может изловить лисица.

Весна – время перелетных птиц, взрывающих темно-синюю ночную темень свистом крыльев, тревожным клекотом. Сначала птиц немного: редко-редко пролетит кряква или широконоска, сосредоточенно разрезая холод своим гротескным оранжевым клювом. Но потом птиц становится все больше. Летят и летят тысячные стаи гусей, учетчик еле успевает записывать. Пролетят, скроются из виду, сядут на освобождающийся от воды зеленеющий бугорок с оглушительным гомоном, сделают передышку и – снова в путь. Утки, гуси, лебеди, журавли день и ночь рассекают воздух, беспокойные. А над мокрым лугом – чибисы. И бекас – небесный барашек – дребезжит своим чудесным хвостом.

Вода постепенно идет на спад, обнажаются бугорочки, из-под серой мокрой прошлогодней травы торчат свежие зеленые стебельки, но в низинах еще полно воды. Лосихе пришло время рожать, и она, оставив своих подросших отпрысков, отправляется вплавь на другую сторону полноводной еще реки. В дубовой зелени, у воды, появится на свет маленький, ярко рыжий лосенок.

Вода отступает все быстрее, оставляя после себя на стволах полосы серого наилка, а на кустах – охапки пойменной ветоши. Она переворошила лес, зализала тропы, перемешала желудевые шапочки с раковинами моллюсков. После ее набега округа предстала перед зверями чужой, неузнаваемой, ибо талые воды унесли привычные запахи, пропитав землю рыбьим духом глубин. Но звери, доверяя памяти, привычными маршрутами обновляют тропы, и на мокром грунте снова красуются отпечатки лап и копыт.

Усталая река возвращается в русло, входит в привычное русло и лесная жизнь. В мокрой колее вновь вечерами ворочается, блаженно похрюкивая, секач. С каждым днем становится все теплее, и сквозь подсыхающий наилок начинает пробиваться зелень, поднимаются желтые цветы чистяка. Смягчаются линии пригорков, кроны деревьев округляются нежной дымкой. Округа сгущается до консистенции лета, летят последние перелетные птицы. Единым гулом поднимается из низин хор жерлянок. Черемуха цветет, а вслед за ней и сирень возле кордона. Обновленные дубравы глухи и шумливы, скоро луговые травы затянут непроезжие пойменные дороги, спрячут колеи. Звери затеряются в зелени, густое лето наглухо скроет от нас их жизнь. И только дубовые стволы до следующей весны будут хранить память о большой воде.

Наилок – осадок в поймах от разлившихся весенних вод.

Что еще почитать