История российского охотничьего хозяйства

как она есть и какой могла бы быть

Статья первая

Поводом для написания этой заметки послужила статья И. Касаткина, посвященная Московскому обществу охоты («Охота и рыбалка XXI век», № 9, 2009 г.). В первой части я кратко разберу ее как характерную для охотничьей историографии публикацию, во второй – попытаюсь представить, какой бы содержательной могла быть история нашего охотничьего хозяйства.  

Статья И. Касаткина характерна для охотничьей исторической публицистики, призванной представить в светлых тонах современные объединения охотников, но выделяется из них обилием ошибок, в конечном счете, подрывающих сам авторский замысел.
Во-первых, для нашей популярной литературы характерны многочисленные фактические неточности.
Некоторые из них носят технический характер. Так, И. Касаткин говорит, что Московское общество охоты (МОО) более 20 лет руководствовалось положениями Устава 1862 года – до утверждения 23 ноября 1885 года второго Устава. Однако, как следует из Летописи деятельности МОО, изданной в 1898г., второй Устав был утвержден правительством в 1866 г., и Устав, утвержденный в декабре (а не в ноябре) 1885 г. Министром государственных имуществ, таким образом, был третьим. В том же ряду – утверждение И. Касаткина, что МОО «одним из первых <…> разбило свои угодья на участки с закреплением за ними ответственных лиц». Согласно Летописи, закрепление егерей и сторожей за определенными угодьями происходило как раз в ходе укрупнения охотничьих угодий МОО в связи с требованиями охраны, установленными Законом об охоте 1892 г.
Грубая ошибка автора – якобы имевшее место переименование Московского общества охоты в Императорское общество размножения охотничьих и промысловых животных и правильной охоты имени Александра II. МОО и Императорское общество правильной охоты – две совершенно самостоятельные организации, причем долгое время тесно сотрудничавшие: член совета последнего избирался председателем МОО, они были совладельцами садки, Императорское общество учреждало медали для кинологических мероприятий МОО, а МОО устраивало охоту для гостей Императорского общества.
Другого рода неточности связаны, по-видимому, с чрезмерным доверием И. Касаткина к фактам, приводимым в официальных обращениях МОО к разным высокопоставленным лицам. Например, уничтоженный усилиями общества волк-людоед описан И. Касаткиным как громадной величины матерый зверь. «Старым, громадной величины, волком» представлялся он и обществом, причем только в ходатайстве Московскому генерал-губернатору о награждении егеря общества. В самой же Летописи это «старая, почти белая, беззубая волчица», то есть зверь вполне дряхлый. Точно так же МОО, ища в 1894 г. покровительства великого князя Сергея Александровича, писало ему, что главная цель общества – якобы «сохранение дичи от угрожающего ей уничтожения», хотя еще в Уставе 1871 г. главной целью признавалось «устройство охоты на правильных основаниях и образование хороших охотников», а в Уставе 1885 г. еще проще и откровеннее сказано: «доставлять членам общества возможность правильно и удобно охотиться».
Далее И. Касаткин утверждает, что «меры, проведенные в жизнь Московским обществом охоты, позволили добиться того, что численность местовой дичи в закрепленных за ним угодьях не только восстановилась, но и выросла до давно забытого уровня». Однако, в начале 1890-х годов члены МОО официально обращались в правление с просьбой арендовать новые, пусть и отдаленные угодья, поскольку в старых «бекасов и дупелей мало» (это объясняется осушением болот), «да и лесной дичи все менее и менее», а «под Москвой хороших угодий, вероятно, не найдется». И. Касаткин говорит о важной роли МОО в создании и соблюдении охотничьего законодательства, в том числе о мерах по «предотвращению весеннего истребления дичи». Но при этом умалчивает, что общество добилось для себя (после устроения очередной охоты для царя) официального изъятия из действующего закона права проведения в своих угодьях весенних охот на глухаря, тетерева и вальдшнепа.  
Регулярные напоминания автора о «благосклонности и внимании» царей на развитие МОО, авторитете общества в правительственных учреждениях с фактической стороны верны, но не вполне. Например, ходатайство МОО о принятии под августейшее покровительство рассматривалось почти год, а о награждении егеря медалью «За усердие» – более полутора лет. Однако само искание благосклонности и внимания бесспорно. Когда в связи с 35-летием МОО император пожаловал ему право носить имя Александра II, общество ответило следующим образом: «Безпредельно осчастливленное Царской милостью Московское Общество Охоты имени Императора Александра II всепреданнейше просит своего Августейшего Покровителя повергнуть к стопам Его Императорского Величества, нашего всемилостивейшего Государя, наши верноподданнические чувства». Сама лексика, как и не воспроизведенные здесь шрифтовые изыски, не может считаться необычной для того времени, но по концентрации величаний, по интенсивности выражения «чувств» этот документ, насколько я могу судить, редкий.  
Как уже говорилось, напряженное искание высочайшей милости было не всегда и не во всем успешным. И. Касаткин, преувеличивая неразумие власти, предлагает рассматривать наделение общества правом проведения облавных охот в угодьях удельного ведомства «как своего рода государеву привилегию». Однако никакой привилегии здесь не было – Московская удельная контора Министерства императорского двора и уделов, ссылаясь на высочайшее разрешение, сообщала МОО, что удельное ведомство оставляет за собой право «разрешать охоту и всем другим, кому признает это нужным».
Но самая большая неправда статьи И. Касаткина – описание Московского общества охоты как организации демократичной, организованной и многочисленной, стремящейся к росту числа членов и добивающейся его. Так, говоря об элитарности Русского охотничьего клуба и приводя для примера список некоторых его членов – «аристократов и высоких чиновников», где из 16 приведенных персон 3 князя, И. Касаткин говорит буквально следующее: «Общества же охоты, подобные московскому, были открытыми, демократичными организациями, членом которых мог стать любой признающий их цели и задачи». На самом деле из 11 учредителей МОО шестеро были крупными землевладельцами, а двое купцами. Ко времени официального учреждения в обществе состояли 30 членов. Первая царская (устроенная для царя) охота дала, согласно Летописи, «быстрый прирост нравственных и материальных сил Общества» – членов стало 67! Вторая царская охота (1866 г.) «еще более возвысила значение Общества в общественном мнении, и в 1866 отчетном году число членов достигло 169»! За первые 35 лет существования МОО (1862–1897 гг.) максимальное число его членов – всего лишь 216, в том числе 29 почетных, 157 действительных и 30 кандидатов. Оно было достигнуто в 1888–1889 отчетном году, но поскольку лишь несколько лет спустя было решено не числить в списках членов и кандидатов тех, кто был избран, но билетов не брал, то и в этой предельной цифре было немало мертвых душ. Как следует из опубликованных отчетов МОО за 1901–1911 гг. (с пропусками), в начале этого периода общество имело 203 члена, в конце – 138. Число почетных членов при этом сократилось незначительно – с 29 до 26. Если говорить о социальном составе, то в 1902 году, например, среди них были 7 великих князей, 6 князей «простых», 1 великий герцог и 4 графа. Как видно, по сравнению с МОО Русский охотничий клуб (который, кстати, некоторое время предоставлял МОО свои помещения, в том числе под совместную Первую спортивную выставку) выглядит ватагой разночинцев.
МОО отнюдь не был открытой организацией, членом которой мог стать любой. Хотя формально, например, по Уставу 1885 года, число его членов не ограничивалось, в кандидаты человек мог быть зачислен лишь по предложению двух членов с последующим голосованием. Более того, согласно Уставу 1912 года , число членов общества на каждый год определялось годичным собранием, то есть устанавливалось предельно максимальное количество членов. Об организации МОО говорит тот факт, что для признания очередных собраний действительными было достаточно явки примерно десятой части членов. Даже для главных собраний, годичных и экстренных, кворум составлял 20 человек. Если же и их не набиралось, вторично созванное собрание считалось действительным «при всяком числе явившихся членов». Такой порядок, конечно, не обеспечивал возможности учета интересов и мнений всех членов общества (и отнюдь не свидетельствовал об их организованности или энтузиазме).
И. Касаткин говорит о 60 охотничьих участках МОО, подчеркивая, что «многие угодья представляли собой значительные площади: по пять, десять и более тысяч десятин, так что охотиться членам Московского Общества было где». Учитывая, что десятина – примерно гектар, это верно. Более того, в 1902 г. список охотничьих угодий МОО состоял уже из 4 «ближних мест» и 214 охотничьих участков при 27 железнодорожных станциях. Напомню: это на 203 члена, включая кандидатов (данные 1902 года)! На каждого члена – по одному подмосковному охотхозяйству!
Нужно сказать несколько слов о методах и результатах. И. Касаткин заявляет: «Это только в большевистской истории было принято считать все до 1917 года проклятым прошлым, уродливым наследием царизма, в том числе и то, что касалось охоты». На мой взгляд, противопоставление в данном случае неуместно. Есть история, опирающаяся на факты, и есть история, подгоняющая их под сторонний заказ или личные симпатии. История И. Касаткина столь же плоха, как и «большевистская»: та огульно очерняла, эта сплошь золотит, и обе на самом деле реальную историю не уважают.
Московское общество охоты действительно было первой официально зарегистрированной организацией охотников. Первоначально оно ставило целью сохранение дичи, славилось добрым отношением к своим служащим, внесло важный вклад в кардинальное снижение численности волков в своем регионе, занимало прагматичную позицию по отношению к весенней охоте и имело множество несомненных заслуг в области охотничьего собаководства.
Вместе с тем Московское общество охоты было организацией малочисленной, фактически клубной. Будучи созданным с главной уставной целью сохранения дичи от истребления, оно вскоре отодвинуло эту цель на второй план. А на первый вышло обеспечение охотами своих членов. Арендовались охотничьи угодья по ближнему и дальнему Подмосковью. Лучшие из них (вдоль железнодорожных веток) обычно выводились из общего пользования. Но и в арендованных угодьях сохранить дичь общество не могло. Бросая их истощенными, оно брало новые – тысячами гектаров.  
Сколько-нибудь уважительное отношение к фактам лишает убедительности тезис И. Касаткина о том, что, «в сущности, нынешние добровольные общества охотников и рыболовов в основном повторяют по своим целям, задачам, содержанию и организации созданные еще в XIX веке общества охоты».
Охотничьи общества позапрошлого века были очень разными. Нынешние общественные организации на порядок многочисленнее дореволюционных. И организованы они совершенно иначе, и их уставы (о реальных порядках нужно говорить отдельно) несравнимо демократичнее, вступление в них действительно свободно. Если Московское общество охоты сравнивать с современным региональным обществом, то преемственность, с поправкой на изменившиеся обстоятельства и формы, обнаруживается в таких, например, элементах, как искание высочайших милостей – не царских, так великокняжеских, лукавая агитация, упор на закрепление охотугодий и активная кинологическая работа. При этом Росохотрыболовсоюз и его структуры, при своем открытом членстве, совершенно далеки от практиковавшегося в МОО свободного и равного доступа членов общества ко всем охотам, а также от  публикации подробных отчетов и полной финансовой прозрачности. Что из перечисленного считать важным, а что нет – зависит от ракурса конкретного сравнения. Но чохом зачислять нынешние общества в преемники старым ни в коем случае не следует.