Мой друг Иннокентий где-то раздобыл щенка восточно-сибирской лайки. Назвал его Бойцом и стал растить для охоты. Прошло девять месяцев, и щенок превратился в неукротимый сгусток энергии, словно сжатая пружина, в любой момент готовая распрямиться. Пепельного окраса, с белыми пятнами по бокам и белым галстуком. Очень аккуратная мордочка, с острыми ушами и роскошным, в полтора завитка хвостом. Ну франт, да и только! Он мог бы украсить любой охотничий журнал своим портретом.

Все шло хорошо, но при очередном занятии он укусил хозяина за руку. Со слов Иннокентия они не поделили кость: — хозяин вначале дал ее, а потом отобрал. Боец не вынес такого коварства и укусил воспитателя.

— Ах ты, мерзавец! Да как ты смеешь кусать хозяина!? Какая это собака? И вынес Бойцу приговор — расстрел.

На другой день Кеша посадил Бойца в кабину «ЗИЛа» и повез за село привести приговор в исполнение. По пути повстречал друга по работе, Спиридона Афанасьевича.

— Ты это куда с собакой? — спросил Спиридон.

— Да за село, пристрелить.

Спиридон часто бывал у Кеши и знал Бойца. Ему стало жаль такого молодого красивого пса:

— Отдай его мне, огурцы охранять.

— Возьми, — ответил Кеша и передал Спиридону поводок, довольный, что так обошлось.

Спиридон посадил Бойца на цепь возле грядки с огурцами. В августе приехали внуки из Читы и, зная за Бойцом его грех, решили от него избавиться. Привел Спиридон Афанасьевич Бойца к моему отцу и попросил приютить. В сентябре я приехал к родителям на время отпуска. Меня предупредили, чтоб близко к собаке не подходил, что он злой, даже укусил хозяина. А мне Боец показался мирным и ласковым. Я стал приносить ему еду. Боец меня весело встречал, как мне казалось, с улыбкой, не проявлял злобности, махал хвостом и пытался дотянуться до меня. Я его гладил, угощал.

Решил его взять на охоту за утками. (Со слов Кеши, он подавал ему рукавички, шапку и доставал из воды брошенную палку, охотно исполнял команду «Подай!»). Подошли к речке, я снял с собаки ошейник. Боец от радости не знал, что делать. Сделал вокруг меня несколько кругов, переплыл туда-сюда речку, отряхнулся и смотрит на меня: что дальше? Я взяв его на сворку, пошел вдоль речки. Налетела пара крякашей, одного сбил. Он упал в речку. Селезня тихо несет по плесу. Я отпустил Бойца и дал команду «Подай!». Боец смотрит на меня, виляет хвостом, а за селезнем не плывет. Я взял палку, забросил дальше селезня.

— Подай! — Боец с радостью бросился в воду, принес палку, проплыв мимо селезня.

— Ах ты, бестолочь! Не палка мне нужна, а утка!

Взял палку, делаю вид, что бросаю, и кричу:

— Подай! — Боец, подплыв к селезню, прихватил за шею и принес.

Тут уж я не поскупился на похвалу:

— Какой ты умница, ай да молодец! Гладил его и почесывал за ушами, а вот угостить нечем, только конфеткой. Он ее с удовольствием съел. И пошло дело. Боец не оставит теперь ни одного подранка и чужих отыщет.

Потом мы с ним удили нахлыстом хариусов. И если возникала необходимость зайти мне в воду, то Боец тоже забредал и становился рядом. Меня это умиляло и забавляло, но я был вынужден выходить на берег, ведь ему холодно.

Охотник Степан Антонович мне сказал, что в пади Левая, возле покоса отца, на неубранное поле ходят кабаны.

— Съезди, посиди до потемочек, может, выйдут? — сказал Степан и дал мне «Барс» и мотоцикл с люлькой.

Мы приехали с Бойцом. Я привязал его возле мотоцикла, а сам сел на вышку. Пес вел себя спокойно. Только солнышко село за зубчатые сопки, как с зарослей багула вышли кабаны. Подпустил их метров на семьдесят, направил мушку «Барса» на лопатки подсвинка и надавил на спуск. Все кабаны бросились в пяту, а подсвинок в ближний лесок с зарослями багула, которые так переплелись, что в рост не пойдешь, впору на карачках. Только кабанам по ним и ходить по набитым тропам.

Стемнело, и я решил заночевать до утра под зародом сена. В Забайкалье ночи холодные, даже летом-то без шубы не просидишь. Сделал в зароде нишу и закрылся сеном. Боец лег к ногам, но он сам не спал и мне не давал: вздрагивал, вскакивал и даже лаял. Понятно, кругом тайга со своими звуками: то гураны перекликаются, то кабаны по багулу пробираются, да мало ли еще что.

Утром подвел Бойца к тому месту, где скрылся подсвинок. Пес исчез в багуле и через минуту залаял, но не злобно и на одном месте — молодая свинья была мертва.

Выпотрошил и с помощью березовых колов выкатил из багула и водрузил в люльку. Боец занял свое место на мотоцикле и даже не пытался пробежаться, ведь добыча его.

Мы с Бойцом очень привязались друг к другу. Если я делал вид, что пошел в сторону речки, да с ружьем или с удочкой и не беру его с собой, то это целая трагедия: он устраивал истерику, такой рев, что приходилось возвращаться, гладить его и брать с собой. Но вот проблема — он обладал мерзкой привычкой. Если на обратном пути, возле речки, не возьму его на сворку, то возле дома он не поддавался и гонялся за мотоциклистами. Конечно, не кусал, но страху нагонял. Еще наказывал куриц за попытку ухватить у него кусок хлеба из миски, перекусывал ногу, ну а после судьба курицы решена. Я это видел, но Бойца не выдавал, ведь опять ему вынесут приговор — расстрел либо изгнание. Так мы с ним и охотились, то утка, то курица.

Отпуск закончился, и пришлось расстаться.

Через месяц мне написали, что Бойца убил кабан. Да, коротка жизнь охотничьих собак: то изюбрь, то лось, то медведь, чаще кабаны наносят смертельные раны. И дело в том, что лайки, в основном, не ведают страха. Ну нет у них ограничителя.



Что еще почитать