Боярье на Кеми

Там, где река оголила прибрежные камни порогов и дно было высоким, от берега можно отойти на значительное расстояние

Было далеко за полночь, и время отсчитывало новые сутки. На дощатом столе, пристроенном распорками к бревенчатой стене, отражая мерцающие блики в черном от ночи стекле, играла свеча. Где-то в углу, под нарами, теребя и выбивая иссохшую мшанину, скреблась мышь. Непривычно было лежать на жестких деревянных настилах. Сперва ворочался с боку на бок, прислушиваясь к шорохам. Там, за стеной избушки, укутанной ночью, томился лес и шумела порогами река Кемь.

 Иногда, словно отбрасывая прочь реальность происходящего, я думал: что это – сон или выдумка, превращенная мною в быль?  

Утренний дождь, который сопровождал нас в течение всего дня, к вечеру прекратился. Вдруг ни с того ни с сего налетевший порывистый ветер освободил от туч небо и выкатил растущую луну.  

Отчего-то я решил выйти. Осторожно нащупав в кромешной темноте болотники, шагнул из избушки. Откуда ни возьмись нагрянувший к ночи заморозок студил дыхание. Запахнувшись теплушкой, не спеша спустился по бревенчатому настилу в десяток ступеней вниз к реке, где стояла лодка. Подгоняемая течением волна омывала берег, ударяя в правый борт лодки, облизывая огромный валун, оставленный многие тысячелетия назад великим ледником. С вечера брошенная на мостке хариусная требуха была уже кем-то съедена. Хариусы! Именно они и привели нас сюда, в далекий, казалось, забытый людьми уголок Северной Кеми, чтобы остаться один на один с дикой природой, куда еще не дотянулась беспощадная рука цивилизации.  

Мягкая с леденцой водица, зачерпнутая ладонью из реки, обожгла лицо, окончательно прогнав сон. Октябрьская ночь щедра на темень – сколько ни старайся, взгляд все одно притупляется на речной глади, не дотягивая до противоположного берега. Кем-то потревоженная, надрывно, словно пугая ночь, прокричала гагара. С реки донеслись всплески...  

Сюда, до Бояровых островов, что на реке Кемь, добраться не просто. Вверх по течению река берет свое, преодолевая каменистые, порой скрытые пороги, пеня и взлохмачивая поток, и скатывается вниз, к Белому морю. Нет тут и хороших дорог, чтоб могли вывести в эти места. Да и селений здесь раз-два и обчелся.  

 С час наша моторная лодка, преодолевая бурное течение реки, старательно огибая пороги, мало-помалу тянулась к Боярам. На пути встречались большие и малые острова, русло реки то раздваивалось, уходя широкими лентами в стороны, то вновь собиралось в единое целое. Пороги выскальзывали то по левой, то по правой стороне русла, и мы, прижимаясь ближе к берегу, поглядывали со стороны на бурлящий речной поток. С воды, напуганные нашим приближением, поднимались стайки гоголят и, мелькая белыми щечками, стремительно улетали по руслу реки.

 Случалось, мы натыкались и на стайки свиязей, и те, словно нехотя набирая высоту, уходили в сторону, выправляя полет по реке. С речного затона, скрытого густой травянистой растительностью, встревоженный шумом лодочного мотора,  поднялся на крыло белый лебедь. Он пролетел низом речного затона, а затем, набрав высоту, скрылся за прибрежными, подступившими к самому берегу березами. Тяжелое дождевое небо отражалось в речном зеркале свинцовой серостью, и от этого казалось еще холоднее, чем было на самом деле. Наш путь лежал к «сотым» островам, на Боярье.  

Кто из здешних посетителей дал такое название этой группе больших и малых островов, раскиданных по широкому руслу Кеми, – сказать трудно, но только закрепилось да прижилось оно за островами на долгие годы. А вот самый большой остров из них получил название Боярский.
Берега Кеми ровные, не захламленные, местами словно по линейке подрезанные. Нет деревьев, завалившихся в воду, – большое течение обязательно подхватит окончившее жизнь дерево, затопит, а то и вовсе унесет прочь. Иногда взгляд выхватывает из реки торчащий топляк – дерево в водице долго целехоньким остается. Салим, хозяин лодки, все эти топляки, что прибило круговоротом воды в омута, наперечет знает – издали замечая притоптыш, направляет лодку по безопасному месту.  

Против течения лодка идет тяжело, словно груженный под гору извоз. Но вот какое дело – дороги почти не замечаем. На водном пути версты-мили как-то по-особому отмечаются. Вода словно сглаживает время, останавливает его.  

Так час нашего пути пролетел незамеченным – кругом водная гладь и утопающий в разноцветье осени прибрежный лес. Преодолев добрые десятка два верст речного пути, лодка боязливо обогнула последний на пути порог и пристала к берегу. Избу, стоящую в окружении молодого ельника на высоком отвалистом берегу, конечно же, заприметили сразу, как только лодка приблизилась на должное расстояние к Боярам. На реке был отлив, и вода, заметно отступив от берега, оголила огромные валуны, покоящиеся на речной песчанке. Мелкий моросящий дождь не прекращался.  

Было немного за полдень, и нам, приготовившимся к ночлегу, еще нужно было уйти к верхним порогам, где у подводных каменных гряд нас должны были ждать хариусы. Ждать! Это чисто условное для нас понятие того, что цель, ради которой мы преодолели трудный путь, будет все-таки достигнута. Хотя время стояло «не хариусное» – редко встретишь тут в хмуром октябре рыбаков, и лишь только самые отчаянные решаются подняться к порогам в надежде на пусть самый крохотный, но такой манящий улов.  

У деревянного самодельного пирса, вырубленного из грубых елушен, подвязываем лодку, слегка подтащив ее с воды, и по катанке, выстланной по крутому берегу, поднимаемся к
избушке. Хоть и есть у этого кемского зимовья законный хозяин, тот, который добротно сладил его на этих северных широтах, но стало оно давно уже гостеприимным домом для всех, кто так или иначе оказывается в этих местах. Вот и нас словно давно поджидала избушка: дверь была попросту приперта еловым колышком – верный знак пустующего жилища. Последние постояльцы, видимо, съехали давно. В избушке зябко и сыро, но чисто. На полке запасы крупы, соль, упаковки с пряностями и другой всячиной, остатки восковых свечей. Из маленького оконца, что с видом на реку, далеко просматривалась Кемь.  

Первоначальным делом было растопить печь. Колотые дрова есть – под крытым навесом их небольшая кладка. Это на всякий случай. А для костра непременно пришлось наколоть дров самим.
И вот в считаные минуты над избушкой повисает синеватый дымок от очнувшейся печи. Пока перетаскиваем из лодки на полати свой скарб, рубленная в угол избушка, как и положено быть дому, быстро набирает тепло. При моросящем за окном дожде вдруг возникает непреодолимое желание завалиться на деревянный настил, вытянуть занемевшие от долгого сидения в лодке ноги, закрыть глаза и задремать под убаюкивающее потрескивание дровец, охваченных пламенем.  

Давно уже замечаю, при общении с природой, на охоте и рыбалке, усталость непременно отступает. Вот и мы, оставив скарб в избушке и взяв лишь необходимое, спускаемся к лодке. Дождь несколько притих, но пронизывающий ветер поднялся еще сильнее. Вскорости мы еще раз убедились, что карельская погода обманчива. Когда прошли немного на лодке, для нас вдруг неожиданно выглянуло солнце и его лучи яркими дорожками побежали по разгоряченной водной глади. Пара нырков, мелькая белыми подкрылками, торопливо пронеслась в сторону нашего пути...


Темная, бездонная ночь плыла над Кемью. Вода повторяла звездное небо, и река, терявшаяся в ночи, была словно продолжением этого звездного неба. Где-то там, далеко в глубине острова, кричала неизвестная птица. Над рекой проносились стайки уток, и посвист их крыл то и дело заставлял обращать на себя внимание. В избушке уже была потушена свеча, и мрак ночи заполнил гостеприимный дом. С воды доносились всхлипы, словно река, уснувшая в ночи, тяжело вздыхала в предчувствии близкой зимы. Ночная зябь давно подсказывала, что пора ближе к теплу, поторапливая вернуться в избушку. У костровища прилаженный к высокому столбу висел наш котелок с оставленной на утро хариусной ушицей.


Ловить хариусов оказалось не так-то просто. Привередливая рыба – как никакая другая чувствует изменения в погоде. Бессильны были спиннинг и донные снасти со всевозможными мушками и другими рыбацкими ухищрениями. Забрасываемые непременно там, где явственно выделялись на водной глади порожистые уступы, они раз за разом беспощадно цеплялись за камни, а то подтаскивали за собой зацепившуюся донную зелень. Не помогала и ловля с лодки на разбрасываемые по реке мушки – хариус дремал и ни за что не хотел себя выдавать. Помогла выловленная в круговороте омутка плотвичка. Запах свежего мяса оживил хищника, и вскоре первый хариус, добытый Салимом на шумном каменистом пороге, положил начало улову.  

Там, где река оголила прибрежные камни порогов и дно было высоким, от берега можно было отойти на значительное расстояние. Я несколько раз, осторожно переступая по сырым камням, пробирался к самому центру русла, захватывая блесной почти его середину, но быстрая вода снова и снова сносила течением лесу, прибивая ее к берегу. На «гуляющей» воде особый навык нужен.

 Помнится, как в детстве карасей удили в придорожном пруду – забросишь удочку поближе к коряжине, торчащей из воды, и зыришь во все очи на заснувший на порябленной ряской водице поплавок, ожидая поклевки. Можно даже удочку из рук выпустить, положив на рожок. На порожистой реке леска спать не будет! Оттого и рыбалка тут особливая.  

До сумерек оставалось недолго – всего-то два-три часа, и нужно было скорее наверстывать упущенное время. Но и после того как хариус выдал свои вкусовые запросы в этот день, ловля с берега по-прежнему не принесла никаких успехов. И только Салим, бросив цепной якорь на круговороте порога, подцепил к первому еще тройку серебристых хариусов, ставших для нас рыбацким успехом всего дня. Хариус – не плотва и даже не карась, в ловле на него не разгонишься. На то она и красная рыбина, чтоб хоть и одна пойманная – все равно большая утеха и гордость рыбаку.  

До поздна пробыли мы на Бояровых порогах, надеясь на повторение хариусной поклевки, но все тщетно. Наступала ночь, и пора было возвращаться в избушку.  

Вернулись к месту ночлега в густых сумерках. Пока «привели» в дело хариусов, на Бояры сошла глухая осенняя ночь. В неспешных хозяйских делах выручал лишь мерцающий свет разведенного костра да неровный огонек восковой свечи.  

Словно забытые кем-то в ночи, мы, мирно сидя в избушке, ели свою хариусную ушицу, пили горячий чай и разговаривали о былом и о том, что еще нас ждет предстоящим утром, определяли дальнейший маршрут по Кеми, лелея в душе надежду о новых хариусных победах на холодных водах северной реки.  

Не единожды доводилось мне за свою охотничью бытность сиживать у костерка, где-нибудь в глубине соснового бора, у березовой опушки или, скажем, на берегу лесной речушки. И столько же раз задаюсь одним и тем же вопросом: «В чем охотничье-рыбацкое счастье? Где оно? Где его искать?» А оно, наверное, в самом главном и самом простом – в возможности встречать рассветы и закаты, видеть то, что для многих, измотанных цивилизацией, остается неведомым и непостижимым, скрытым за гранью реального мира.