Охота – право, данное человеку природой, Творцом, и надо понимать это и беречь...
Ну, вроде бы все, слава тебе Господи, сборы наконец закончены, собираемся выходить. Глаза легаша, измученного моим копанием, начинают светиться, если не искрить.
Измучившись, измаявшись, почти ошалев от предчувствия и долгих сборов, лишь изредка поднимая высоко голову и при этом мелко подрагивая хвостиком и внимательно, если не тревожно, поглядывая на меня, он, до сих пор терпеливо лежащий на полу, вдруг вскакивает и становится просто невыносимым: мечется взад и вперед по прихожей и, почти не умолкая, голосит-просится. Затем, подняв лапу, довольно больно царапает меня, как бы подгоняя…
Довольно большое поле уже почти на треть заросло и мелким, и взрослым березняком, наступающим с северной стороны леса. Нам его уже не обойти, не осилить, несмотря на то что с каждым годом оно уменьшается в размерах, словно шагреневая кожа. Оно разрезано насыпной дорогой, на которой мы стоим, решая, с какой стороны начать. Четыре года назад его перестали засевать. Видимо, госзакупки все же выгоднее собственного сельского хозяйства.
А раньше это был наш Эдем, наш мир, вступая в который мы все оставляли позади. Границей этого мира и была дорога, делящая поле практически на две равные части, и было все равно, в какую сторону пойти; если с одной стороны шли посевы овса, чередующегося с горохом или люпином, что так любила дичь пернатая любых мастей, то с другой, как минимум, колосилась рожь.
Рай для всего живого и сущего! А если еще вспомнить, что поле примыкало к довольно большому озеру, от которого когда-то в старые добрые времена компрессорами по трубам подавалась вода для орошения…
Нет теперь никаких компрессоров – растащили. О том, что на поле были когда-то трубы, по которым подавалась вода – источник жизни, необходимый растениям и всему живому, напоминают лишь незасыпанные рвы-шрамы. Вместо золотых пятен колосящихся зерновых – ржавая жесть годами не кошенной осоки, заросшие репейником да крапивой, полынью да чернобыльником остатки ферм. Пал, прошедший два года назад, выжег половину домов.
В деревне, еще не до конца брошенной, выгорели сады, в которых находили приют куропатки, а то и тетерева, коростель. А русака сколько было! На это же поле во время перелетов иногда садились гуси, прилетали кормиться утки.
Охота с ружьем и собакой прекрасна сама по себе, охота с легавой удивительно хороша. Она не просто увлекает, она затягивает, завладевает тобой и твоим питомцем, наполняет все твое существо, как бы переносит в другой, прекрасный параллельный мир. Это мир охоты. Мир, в котором все иначе, чище и прозрачнее.
Это не просто увлечение или хобби, это состояние души. Это единение с четвероногим помощником, тандем, хорошо отлаженный механизм. Это не просто выбор щенка, это ответственность за него и бессонные ночи. Это и досадные промахи, и классные дуплеты. Это комар, так не к месту попавший в дыхательные пути. Это увесистый, иссиня-черный, приятно оттягивающий пояс петух или пара-тройка коростелей.
Это красиво выбитый и со шлепком упавший в середину заводи крякаш .Это, наконец, счастливая морда твоего легаша, вынесшего добычу на берег самым серьезным образом. И трудно понять, кто в тот момент более счастлив: ты – посмотреть бы хоть раз на себя со стороны! – или твоя собака.
Поле, на первый взгляд пустое и безжизненное, на самом деле таковым не является, по крайней мере не должно – да что я говорю?! – не имеет права быть «пустым»: ведь сегодня – открытие, праздник, и этим все сказано. Оно непременно еще сделает нам подарок, как делало это всегда, когда мы приезжали сюда много лет назад с дратхааром Цезарем, моей первой легавой, с которой проохотились без малого десять лет. А если этого не произойдет, спасибо и на этом: поймем, что не поле тому виной.
По одной из сторон к полю примыкает любимая нами лощинка, влажная, с высокой и густой травой. В хороший, с обильными дождями год, в куртинках лозы, среди вездесущих молодых березок, как бы оказавшихся здесь невзначай, находят приют те, кто интересует нас сегодня и кого мы будем вспоминать потом длинными зимними вечерами, вздыхая, как вспоминали того коростеля, который никак не хотел подняться на крыло и старался спрятаться в самой середине довольно широко разросшегося лозового куста.
Иногда, перемещаясь, он был хорошо виден, но не был доступен ни мне, ни собаке. Алан тогда несколько раз взбрехнул – видимо от отчаяния, или досадуя. Оценив самообладание птицы по достоинству, я решил тогда отозвать собаку.
Поле несет в себе неизвестность, тайну, если хотите. Оно манит и отталкивает одновременно, дразнит и снова зовет, будоражит кровь, заставляет сердце биться учащенно – впору закурить, но мы бросили. Что движет нами, когда мы на охоте, что испытываем? Что чувствуют одни, ловя на мушку верткого бекаса, и другие, смотрящие через мощную оптику в глаза обреченному слону?
Какой охота представляется каждому из нас? Что испытываешь ты или твой напарник, когда поднявшийся из-под стойки собаки осенний вальдшнеп падает после твоего выстрела, а напарник как-то совсем некстати вдруг спрашивает, блаженно при этом улыбаясь и перезаряжая ружье, почему ты не стрелял, но увидев, что и ты проделываешь то же самое, так же счастливо улыбаясь, долго гасит улыбку. Одному – гарантированный кусок мяса, другому – незабываемые ощущения, третьему – общение с друзьями и природой...
Легашу непонятна моя неподвижность. Невмоготу ему происходящее, в тягость. Задумавшись, я не замечаю, что он давно поскуливает и, опять царапнув меня лапой, вопросительно смотрит мне прямо в глаза. «Умница, ты моя, красавец мой», – говорю я ему, желая погладить, но он расценивает эти слова по-своему и срывается в поиск. И мы идем, идем в тот заветный уголок, что неоднократно приносил нам удачу. Идем, правда, не так, как хотелось бы, в полветра. Ничего, подкорректируем по ходу.
Вне всякого сомнения, хороший или удачный выстрел – венец охоты, ее логическое завершение. Ты отрешен, не принадлежишь себе в этот момент, ты во власти охотничьей страсти. Ты любишь свое ружье, свою собаку – и в этот момент, и до него, – как любишь охоту, и все, что с ней связано, даже промахи и неудачи.
Как любишь весеннее половодье и чуфыканье тетеревов на току, ночное пение соловья и дерганье коростеля в лугах, малиновые утренние зори и неповторимость закатов, осенний в золоте лес и первую порошу. Не менее важна и прелюдия к охоте – подготовка, сборы, хлопоты, некая суета, от которой даже с годами не удается избавиться.
Приторачиваю перепела к уже добытому длинноногому коростелю и оглядываюсь. Поднялся легкий ветерок, столь необходимый нам сейчас; солнце почти закрашено белилами облаков, пропали назойливые комары – как раз то, что надо. Но в голову приходит решение завершить сегодняшний выход. Поле-то небольшое, на сегодня, пожалуй, хватит.
«С полем, Алан!» – говорю я и, выйдя на дорогу, присаживаюсь под уже начинающей желтеть березкой, чтобы перевести дух. Собака, вывалив розовый язык, тяжело и часто дышит, но глаза, посматривающие на меня, довольные. Звенит в ушах. Стареем, брат!
Пройдут годы, столетия, изменится мир. Но как же хочется, чтобы не изменился мир охоты! Чтобы по-прежнему были почитаемы Аксаков и Тургенев, Пришвин и Соколов-Микитов, Паустовский и Бианки. Чтобы появились новые Жибаровские и Бикмуллины, Ливеровские и Коломыченко, Вустины и многие другие. Только не было бы равнодушных, посторонних, случайных людей! Впрочем, таких охота сама отторгает.
Поэтому-то сегодня меня беспокоит отнюдь не расклинивающее действие дроби, а клин, вбиваемый чиновниками между нами, и будет ли завтра возможность вернуться на это поле, забытое Богом и людьми, и поохотиться.
– Поехали, Алан, домой, покажем коростелька внучке! Красивый!
Комментарии (0)