Да, она двигалась, ворочалась в своих ледовых оковах, дышала, тесно вздымая не то грудь, не то спину. Дыхание этой черной тягучей воды не только виделось – его было слышно. Причем слышно не ушами. Оно проникало в душу охотника каким-то неведомым путем.
Собака выбежала следом на чистину русла и тоже уперлась взглядом в черную вздымающуюся воду. Подняла на загривке шерсть и утробно, едва различимо зарычала.
Охотник потоптался на месте, вырисовывая в снегу небольшую площадку, равную длине лыж. Собака пробралась по лыжне ближе к хозяину, аккуратно перепрыгнула на вытоптанную площадку. Усевшись на задние лапы, она выпрямила спину и застыла, не отрывая взгляда от темного дыхания холодной зимней реки.
Охотник поправил панягу, поддернув на плечах лямки, потрепал по голове собаку, шагнул в сторону дальнего берега.
– Пойдем! Нам еще пыхтеть да пыхтеть, а скоро уж вечерять начнет.
Он ткнул посохом в рыхлый снег, специально проткнув его до льда, и, вытащив, поднес нижний конец к лицу. Конец посоха был мокрым, с налипшим снегом.
– Пойдем, уже под нами вода.
С усилием вдавливая в снег лыжи, а затем с еще большим усилием вытаскивая их на поверхность, охотник двинулся вперед.
Рядом с собакой, все еще столбиком сидящей на утоптанной площадке, появилась вода. Это даже была не вода, это просто снег быстро пропитывался жидкостью и менял цвет на более темный.
Охотник приближался уже к берегу и взглядом искал более пологое место, где можно будет подняться, когда краем глаза заметил какое-то движение в стороне.
На краю полыньи появилась выдра. Она будто возникла из ниоткуда, осмотрелась и стала кататься по краю полыньи, счищая с шерсти воду. Каталась, изящно выгибая спину, отталкивалась всеми четырьмя лапами и, плюхнувшись в снег, прокатывалась по нему, как на санках.
Собака тоже увидела зверя. Она присела, чуть напружинилась и приготовилась к атаке.
– Нельзя-а! Нельзя-а! – закричал во всю глотку охотник и стал торопливо разворачивать лыжи в обратную сторону.
Собака, прижимаясь к снегу, стараясь спрятаться за ним, кинулась к выдре.
Охотник рвал глотку, широко размахивал посохом и бежал наперерез собаке, но явно не успевал.
Выдра услышала крик, а встав столбиком, увидела охотника. Но человек был далековато, еще не в зоне опасности, и зверек задержался, замешкался на краю полыньи. Только в последний момент, когда собака, набрав скорость, уже подлетала вплотную, выдра моментально сгруппировалась и, будто не прилагая усилий, без единого всплеска, исчезла под водой.
Охотник еще бежал, еще кричал, надрывая простуженные связки, еще надеялся на чудо, но уже все понял. Понял всю безысходность.
Собака в пылу охотничьего азарта, в пылу страсти не смогла погасить скорость атаки и со всей прыти влетела в полынью. Дикий, нечеловеческий возглас вырвался из груди охотника. Он остановился, сорвал с головы шапку и с силой бросил ее в снег. Стон, смешанный с матом, оглашал притихшую пойму реки.
– Дура ты, дура! Ох и дура!!
Собака уже развернулась и, барахтаясь в черной тягучей зимней воде, цеплялась за кромку льда, пытаясь перебороть течение. Река была горная, течение быстрое, глубина безнадежная. Кромка льда обламывалась, крошилась под отчаянными усилиями. Из бездны уже торчали лишь широко расставленные уши, полные отчаянья и испуга глаза, молящие о помощи, иногда мелькали лапы.
Она еще каким-то чудом удерживалась, цеплялась за кромку не то льда, не то жизни, но уже понимала, что это последние мгновения. Последние. Течение все более энергично захватывало ее, подминало под лед, радовалось своей добыче… Голова собаки совсем исчезла под водой, но мгновение спустя она снова вынырнула, уже в конце полыньи. Каким-то невероятным усилием собака вновь ухватилась лапами за заснеженную кромку льда. Рядом шуршал и затягивался в бездну недавно обломанный лед.
Предчувствуя неминуемый конец, собака вся извернулась, до хруста выворачивая шею, чтобы напоследок встретиться глазами с хозяином. Из глотки самопроизвольно вырвался дикий, раздирающий душу крик.
…Сколько лет? Сколько лет они уже вместе? Черт возьми! Сразу и не вспомнить. Вспоминалось, как он приволок за пазухой этого щенка, еще толком не умеющего ходить на своих кривоватых, тонюсеньких ногах. Он тогда опоздал; добрых щенков уже расхватали – досталась эта, неприглядная, полудохленькая сучонка. Но выходил, отпоил рыбьим жиром, и ножки выровнялись. Кормил без жадности: что сам ел, то и собачонке. А другой раз так ей лучший кусочек доставался. Выросла на славу. Не нарадовался потом, на охоте.
Толком и не учил ничему – сама все знала. И белку искать стала с первой же осени, а на второй год соболя погнала наравне со взрослыми. Когда увидела, что охотник, взяв другое ружье, стал путаться по свежим следам лося, здесь же все сообразила и, удрав куда-то вперед, уже на второй излучине заголосила, заработала по зверю.
Сколько же лет вместе тайгу ломали? Давно уже, а сколько?..
Многие охотники, приверженцы собачьей охоты, предпочитают, чтобы собака шла конкретно по какому-то виду. Может, это и правильно: залает собака где-то в тайге – охотник уже знает, на кого помощница работает, готовится. А эта нет. Эта была как метла. Если она заходила в лес, работала всех подряд, начиная от белки и заканчивая самыми крупными представителями тайги.
Однажды берлогу с другом ковыряли, так она, как заправская медвежатница, в штаны вцепилась по всем правилам. Не то чтобы выручила, но помощь при добывании того медведя оказала серьезную.
А сколько раз у костра вместе ночь коротали? Осенние ночи для таежника не считаются тяжелыми. И сама ночь короткая: не успеет добрый костер прогореть, а уже заря занимается. Другое дело – зимняя ночевка в лесу, у костра. Там уж костерком не обойдешься, там все посерьезу: надью рубить приходится – одно бревно снизу, другое на него. И так нужно исхитриться уложить, и так поджечь, чтобы и горело это сооружение долго и жарко, и чтобы не развалилось. Да и то за ночку-то не один раз проснешься, поправишь надейку.
Собака в такие ночи всегда ложилась со спины и, прижавшись к хозяину, согревала его, как могла.
…Сколько, сколько же ей лет? Она что, уже старая? Когда же она успела состариться, как же так получилось? Ведь так все было здорово, так надежно…
Истошный прощальный крик собаки рванулся куда-то вверх, ударился о промороженные безучастные стволы деревьев, выстроившихся на берегу, и затих в ближних сопках.
Охотник полз на коленях к полынье. Он понимал, что подобраться к самому краю он не сможет – лед не выдержит его веса. И все-таки он полз. Чувствовал промокшими коленями воду, скопившуюся под снегом, видел собаку, видел глаза, полные ужаса и отчаянья.
Он на мгновение привстал, рванул на себе куртку так, что пуговицы в испуге шарахнулись по сторонам и попрятались в снегу. Скинул куртку, лег грудью на лыжи и, отталкиваясь голыми руками, заскользил к едва заметной черновине в самом конце полыньи.
У кромки снег и лед легко продавливались, прогибались под весом охотника, выпускали на поверхность, на лыжи потоки воды. Уже почти скатываясь в полынью, охотник каким-то чудом ухватил собаку за загривок и рывком перебросил через себя.
Лыжи легко покатились по подломившейся льдине, затягивая в пучину охотника. Он, когда еще вытаскивал собаку, почувствовал, как треснула льдина, как терялась опора. Резко отпрянув, он стал перекатываться с живота на спину, потом снова на живот и даже отталкивался руками о воду.
Ему удалось откатиться от полыньи. Лыжи сразу затянуло под лед.
Собака сидела чуть в стороне и старательно вылизывала шерсть, сушилась.
Охотник поднял куртку, стряхнул с нее снег и натянул на себя, на мокрую рубаху. Подошел к собаке, потрепал ее по голове.
– Испугалась? Прорвемся! Вот только без лыж теперь мы далеко не уйдем, придется ночевать.
Он медленно бродил по снегу, собирал вещи.
Собака тряслась от холода и след в след шагала за охотником.
– Сколько же лет мы вместе? Когда мы только начинали, ты всегда был веселый, ходил быстро, играл со мной, а сейчас… Еле ноги передвигаешь… Испугался….
Комментарии (0)